Не представляя, что нас ждёт, мы мчимся в Агру по шоссе, отбойник которого украшен цветущими азалиями. На всем трёхчасовом пути!!!
Наш шофёр (очевидно сказывается индийская диета) каждый час останавливается в маленьких придорожных столовых. На одной из них мы видим любопытную сценку, раскрывающую нам тонкости характера индийцев, видимо постоянно думающих о верном поведении в одном из нынешних преходящих воплощений. На стоянке у столовой уже прикорнула какая-то иномарка – настоящий фетиш современных русских. Довольно неумело маневрировавший грязный маленький грузовичок с тряпочным верхом (обычный обитатель индийских дорог) оставил вмятину на двери иномарки. Водитель грузовичка вылез из кабинки и решил проверить ущерб. Он открыл дверь иномарки (она естественно оказалась незапертой) и убедился в том, что она нормально открывается. Подошёл и владелец иномарки, видимо заинтересованный вознёй около своей машины, и тоже несколько раз похлопал дверцей. Оба казались вполне удовлетворены серией проведённых экспериментов и, улыбнувшись друг другу, навсегда расстались. Не уверен, что так разрешаются в Индии все автомобильные конфликты, но все это мы видели своими удивлёнными глазами, привыкшим к другому и отказывающимися верить происшедшему. Едем дальше, что ещё готовит нам обычное, исполненное серой скуки, асфальтовое шоссе?
Мы в Агре. За три километра от Тадж-Махала надо оставить машину. На стоянке, заляпанной бензином, маслом и грязью резвятся пять-шесть очень чумазых, но прелестных, как все индийские дети, малышей с огромными и кажущимися невероятно глубокими глазами. Их родители видимо работают на стоянке, и мы попадаем как раз к обеду. Родители приносят им две коробки то ли Доширака или чего-то ему подобного. Буйное и радостное веселье. Они чинно усаживаются за стол, то есть на асфальт, и почти черными от грязи ручонками, начинают зачерпывать лапшу, со смехом отправляя её себе в рот. Больше всего их веселит младший брат, который видимо ещё не умеет ходить и, наверное, питается материнским молоком. Он чувствует себя лишним на этом празднике жизни, и, подвывая, все время пытается уползти под ближайшие машины. Время от времени кто-то из старших, пошарив под дном, вытаскивает его за ногу. Милая мордочка грудничка при этом оказывается перемазанной всем, что может вытекать из стоящего автомобиля. Им это очень смешно – забавно выглядит индийская детская косметика. Да, ужас по европейским меркам, но в итоге фантастический иммунитет – таких сверкающих до голубизны зубов, которыми награждены индийцы, Вы точно не увидите ни в одной европейской стране. Хотите поспорить, зря, точно проиграете. По скверной привычке (а какая привычка не скверна) острить всегда, везде и по любому поводу, я заявляю своим, что самые нищие люди в Индии вероятно стоматологи.
Мы отказываемся (к моему глубокому сожалению и сожалению водителей) ехать на слоне, верблюде, конной упряжке, муле или осле. Наверное, это правильное решение – мы идём пешком и постепенно на нас надвигается стена уже привычного царского дворцового комплекса из красного камня. Мы входим в центральный вход и сразу возникает ощущение, что окружающий дворец это пусть красивый, но никому не интересный забор. Перед нами раскрывшаяся жемчужина, сияющая внутренним светом. Она даже кажется прозрачной – воплощённая мистика. После мы узнаем от знатоков, что собор прекраснее всего при лунном свете – возможно его прозрачность и призрачность превращают его во внеземное строение. И мы слышим от всех наших сопровождающих практически одно: ТаджМахал – это творение любви. Поначалу эти разговоры даже немного раздражают – о какой любви разговор, если султанша умерла при рождении пятнадцатого ребёнка. Но со временем понимаешь – наша западная «культура» просто развернула нам мозги. Мы в плену «бессознательного предрассудка»: великая любовь – это Соломон и Суламифь, Ромео и Джульетта, Тристан и Изольда, Данте и Петрарка, Лейла и Меджун – но увы это то, о чем писал самый темпераментный поэт «серебряного века – Борис Пастернак.
И мыслимо это. Значит и впрямь
Всегда удаляется, а не длится
Любовь – удивленья мгновенная дань.
Для нас любовь – это бенгальский огонь удивления и преходящего восторга, хуже всего если, что-то мешает ему гореть, какой-то недостаток любовного кислорода – только так по-нашему возникает трагедия великой любви. Но в бенгальском огне заключена жуткая обречённость – мы с огорчением видим, вот ещё минута и пламя потухнет, появится серый дымок – праздник окончен.
В Индии (этой праматери любви) отношение к ней гораздо тоньше. И только там мог засиять ТаджМахал – корона любви на голове мёртвой царицы – знак великого отчаяния, потерявшего её и по-прежнему влюблённого в неё мужа, утратившего с ней всё, ради чего стоит жить на свете.
Похожую историю я слышал разве, что от шведской сказочницы Астрид Лингрем (кто не знает о Карлсоне и Пеппи!?). Когда её спросили, что вдохновляет её творчество, она сразу ответила – великая взаимная любовь её родителей. «Они живы?» – «Нет, только отец.» – «И как он живёт?» – «Он радуется… радуется тому, что разлуку суждено переживать ему, а не ей».
Воистину есть на свете такая любовь – одна на две жизни – обычная лишь для журавлей и лебедей. Её может (или точнее не может) прервать только смерть, будь она трижды и на веки проклята.
Удивительна игра цвета и масштаба, в которую играет с нами ТаджМахал. При первом взгляде он слегка голубоватый, подойдя, убеждаешься, что он сделан из желтоватого с прожилками мрамора. Сначала он представляется маленьким, почти игрушечным, а вблизи громадным и неисходимым. Кроме того, он балует эффектом крымского АйПетри. Каждый, кто любовался снизу грозным, неприступным видом этой горы, бывает удивлён до головокружения, попав на его вершину и увидев скучную, жёлтую степь, по которой ходят унылые стада животных, суетятся их владельцы и вопят торговцы. Так вот лишь подойдя к дворцу по плоской, выглаженной площади, понимаешь, что он расположен на краю колоссального обрыва, вырытого силой Кориолиса.
Очень далеко внизу видишь речку, в которой купаются люди, слоны и верблюды. Увы в заводях реки замечаешь груды современного, кричащего мусора. А как он может не кричать и вопить? В нем говорит напор и крик жуликоватого продавца, жаждущего прибыли, и разочарованный вопль покупателя, обречённого всегда получать гниль – вечный спутник всего, что продаётся.
Но довольно о грустном. Удивительно, но мне не попадалось видов ТаджМахала со стороны реки, может просто слоны ещё не умеют делать селфи? В принципе это очень интересно. Удалось ли гениальным строителям ТаджМахала сделать его столь же прекрасным при взгляде на верх обрыва? Если удалось, то это будет ещё одним чудом дворца – ведь строители не могли предусмотреть как он будет выглядеть с этой стороны, каждый взгляд потребовал бы долгого и опасного путешествия.
Недавно я прочитал, что ТаджМахал собираются сносить – он не окупает себя, его содержание обходится слишком дорого. На мой взгляд тот, кто на это решится заслужит славу второго (а может и первого, по тяжести преступления) Герострата.
Мы покидаем Агру и ТаджМахал с убеждением, что прикоснулись к волшебству. Ох недаром этот город считался обителью магов и колдунов.
По пути в Дели, наши индийские друзья показывают ещё один удивительный храм- храм четырёх религий, каждая из четырёх стен которого строго отведена под прекрасные мраморные барельефы с тематикой иудаизма, христианства, буддизма и мусульманства. Мечты о таких храмах – синтезаторах религии появились уже в конце 19 века. Вспоминаю, что о них грезило окружение нахрапистой и наглой торговки мистикой – мадам Блаватской, сумевшей заразить своими глупыми идеями философа Соловьева. Таких храмов ныне не счесть, как алмазов в каменных пещерах. Увы, такой была вторая точка (только точка) в нашем знакомстве с Индией – бетонный, бахаистский храм Лотоса в Дели. Выстояв жуткую очередь и с раздражением сняв обувь вместе, с явно не имеющей такой вредной привычки – как мытьё ног, толпой, мы оказались в помещении, сильно напоминавшем круглую университетскую аудиторию. Посидев там положенные 15 минут (такая вот лекция с самообслуживанием), мы были ласково выгнаны вон. Ощущение нелепой бесполезности и зря потраченного времени. Но, наверное, такая религиозная самолекция в духе нашего суетливого века, похожее сооружение, конечно сильно меньшего масштаба, я видел на тротуарах Шанхая. Кто-то наверняка увидит их в других краях мира. Но жизнь удивительно неоднозначна. Мой спутник, «фоткая» (идиотское слово, всё для торопыгости) купол бахаистского храма, зацепил мой лоб, украшенный красной меткой. Её поставили в нашем первом месте посещения – интересном классическом индуистском храме с нужными божествами: слоном, обезьяной, роботом Шивой и кем-то ещё, не помню. Там запрещали пользоваться фотоаппаратом – правильно запрещали, зачем выкрадывать красоту и мусолить вечные скульптуры пустыми взглядами профанов. Так вот та фотография моего спутника оказалась пророческой – через 20 лет моя дочь вышла замуж за бахаиста и дала бахаистскую клятву верности.
Простите мне это лирическое отступление (на фронте лирических наступлений). Тот храм, куда мы попали после ТаджМахала, был удивительно красив – искусство резчиков по мрамору потрясало. Но в памяти осталась лишь мраморная роза – я существо биологическое и как таковое склонен к импринтингу (детские впечатления оседают на ещё пустой матрице, как центры будущей кристаллизации личной культуры). В детстве мама часто водила меня на Новодевичье кладбище – там в колумбарии покоилась крупица нашей семейной славы, вернее не крупица, а крупицы праха деда – московского профессора. Но ныне я не могу даже представить себе, как выглядел этот колумбарий – в память неизгладимо врезалась лишь мраморная роза с могилы Алилуевой. И красота протянувшейся ко мне мраморной розы из декора храма испугала меня. Храм был великолепен, но у него не было крыши. И я с жуткой отчётливостью представил себе, как падающие строительные обломки при возведении крыши сломают полюбившую меня розу (типичный пример взаимной любви). «Да нет, не сломают», заверил нас беспечный, сопровождающий нас индиец. Ну, а если сломают, что такого. Неповторимых резчиков не бывает. Появится новое поколение перевоплощённых, будет новый, благословлённый Буддой, мастер – и мраморная роза вновь зацветёт и будет цвести вечно. Ей богу (прости Христос), стану-ка я буддистом.
Уже поздно и мы ужинаем (слово, наверное, от уже) в Макдоналдсе. Не может быть, скажете Вы, очень даже может – в Индии полно их, но конечно только с курятиной. Убить курицу для просветлённого индуса, боящегося проглотить комара и прервать путь трансформаций, не грех (это вкусно и полезно). Со временем начинаешь понимать, что все «высокие» религиозные идеи, вовсе не от воспарившего к небесам разума, а просто медицинские запреты. В условиях индийской жары в говядине заводится неистребимая амёба, которая, попав в человека, сжирает его с акульей скоростью. Корова в Индии священное животное – индусы обожают молочные продукты, особенно творог с острыми специями, ну а её мясо дозволено жрать только презренным «неприкасаемым», которых и людьми называть смешно. Что же тогда делать бычкам, которых доить не удаётся, но «грешно» убивать. Это самое печальное зрелище в Индии – на любой помойке грустно пасётся, поедая в основном бумагу, исхудавшее существо с большими коровьими, но отчаянными глазами. Черт бы побрал это вечно бредящее глупостями, религиозное человечество. Нет, пожалуй, в буддисты мне рановато.
